Тема национальной идеи и строительства нации остается одной из самых важных во внутренней политике Казахстана. Разбираем на материале Цикла лекций “Антология казахстанской идентичности” Михаила Акунина, откуда берутся нации, чем они отличаются от этносов, а также как и на кого работают национальные мифы.

Что такое креационизм простыми словами?

Когда мы слышим слово «нация», часто представляем это как нечто древнее и укорененное в истории. Такая идея лежит в основе примордиализма — теории, согласно которой каждая нация естественным образом вырастает из древнего этноса и сохраняет свою неизменность на протяжении всей истории. Однако такое понимание можно назвать искажением.

Историк и доктор философских наук Гарвардского университета Михаил Акунин в интервью Impact Hub Almaty сравнивает это представление с креационизмом — религиозной идеей о внезапном и завершенном сотворении мира. По его словам, примордиализм можно было бы назвать «креационизмом от истории», поскольку он также игнорирует сложность исторических процессов, конфликты и эволюцию. Такой подход не объясняет, как нации меняются, как формируются в ответ на политические, экономические или культурные вызовы, а вместо этого предлагает простой и удобный нарратив: нация — это судьба.

Он с иронией отмечает, что «одни учёные ищут и находят материнские митохондрии, классифицируют популяции по гаплогруппам, другие продолжают измерять черепа», — и в этом, говорит он, сливаются два вида креационизма — биологический и исторический. Оба отказываются признавать динамику и историческую неоднородность общества, подменяя анализ доказательством древности и чистоты.

Нация, национальность и этнос — в чем разница?

Нация — это этническая община людей, у которых есть общая территория, история и культура. Нация определяет коллективную идентичность и часто имеет политический окрас (например, отношение к государству и правительству). Например: мы казахская или казахстанская нация — у нас в обиходе оба термина, которые обозначают нас, как народ Казахстана.

Национальность, в отличие от нации, носит более идентификационный и этнический характер: она обозначает принадлежность человека к определенной народности или национальному государству. Например: я казахской / армянской / уйгурской национальности.

Интересно при этом, что термин «национальность» («nationality» в паспорте) во всем мире обозначает гражданство, а не этнос. Например, на паспортном контроле в любой стране на вопрос о nationality следует ответить — Казахстан (или страна вашего гражданства). 

Этнос, в отличие от нации и национальности, имеет культурную основу: это группа людей, объединённых общими признаками — культурой (в том числе языком), историей и географией. Например: казахский этнос, китайский этнос, русский этнос.

Что не так с примордиализмом?

Акунин критикует тех, кто использует примордиализм — идею о вечной и неизменной нации. Такой подход часто используется в политике, чтобы доказать особое право народа на землю и выделить его среди других. Но современные границы и идентичность не могут служить доказательством древнего единства, ведь история гораздо сложнее: народы перемешивались, делились, исчезали. Примордиализм игнорирует эти изменения и упрощает прошлое под современные нужды.

Как считает Михаил, очевидный дисбаланс между числом этносов и числом государств подрывает идею о том, что каждая нация совпадает с этносом. Соотношение простое: этносов — тысячи, государств — сотни. Поэтому, по его мнению, идея о том, что каждому этносу полагается собственная нация, — скорее миф. Современные общества, такие как США или Швейцария, напротив, показывают, что нация может объединять множество этносов. Люди из одной этнической группы (русские, корейцы, уйгуры) могут принадлежать к разным нациям (к казахской/казахстанской, к немецкой, к французской), и наоборот — одна нация может включать множество этнических общностей (казахская/казахстанская нация объединяет 130 этносов). 

Необходимость национального мифа

Национальные мифы нужны, чтобы объединить людей внутри государства и держать граждан в его рамках. Под «рамками» здесь понимаются не ограничения, а скорее символические границы — общее представление о прошлом, ценностях и целях, которое делает из разных людей коллектив с чувством единства.

Михаил Акунин рассматривает национальный миф как ключевой инструмент для формирования и сохранения коллективной идентичности. Он упрощает сложное прошлое, создавая однородный нарратив, который позволяет гражданам чувствовать свою принадлежность и объединяет их через общие символы и истории. С теоретической точки зрения, миф играет роль идеологического клея, даже если он неизбежно создает границы между «нами» и «чужими».

Национальная идентичность на примере России

Национальные мифы формируют не только исторические нарративы, но и сами государства: они создают, поддерживают и манипулируют этими мифами — как это происходит сегодня в России. Здесь по словам Акунина, мы наблюдаем, как история превращается в живой ритуал. Война в Украине подаётся как продолжение сакральной Великой Отечественной и идеи вечной нации, а прошлое как идеологическое настоящее.

Власть России пытается максимально связать эту войну с той, что давно превратилась в «золотого тельца» национального поклонения. Как отмечает один из вернувшихся с фронта штурмовиков, лозунг о том, что власть «не допустила 22 июня» (день начала ВОВ), воспринимается всерьез. Он предметен, понятен, мобилизует. Так история превращается в вечное настоящее и начинает жить как религиозный миф. Украина при этом — не просто враг, а отступник, отвергший общий символ веры, а лозунг «Никогда больше» превратился в «Можем повторить!» Это уже не просто пропаганда, а форма коллективного верования.

Роль исторической травмы и забвения как механизм формирования национальной памяти

Коллективная память — это не только то, что мы помним, но и то, что вытеснено, забыто, подавлено. Под забвением, по Акунину, следует понимать не пустоту, а «часть воспоминаний, задвинутую в тёмные углы, разбитую, растасканную по отдельным фрагментам, но отказывающуюся исчезнуть». Даже забытое продолжает жить — фрагментами, намеками, шрамами.

История нередко упрощается до героического нарратива. Неудобные эпизоды — репрессии, насилие, предательства — предаются забвению. Это делается не только ради драматургической стройности (как у Ницше), но и для того, чтобы скрыть возможные преступления, избежать моральной или политической ответственности.

Таким образом даже Холокост и Голодомор, крупнейшие трагедии региона, не защищены от политической инструментализации. Их используют, чтобы мобилизовать граждан, усилить образ врага и оправдать действия власти.

Гегель, как напоминает Акунин, назвал историю скотобойней, на которой приносятся в жертву счастье народов и индивидуальные добродетели. Но это не повод принимать насилие как норму. Напротив — важно не только описывать преступления, но и понимать, почему их забыли. Забвение — не просто отсутствие памяти, а её травматическое искажение.

Последняя надежда жертв связана с возвращением им имён. «Где человек, но имени нет, и некому спрашивать — нет и состава преступления». Право знать своё прошлое — это тоже фундаментальное право. Оно нужно не для того, чтобы вечно быть жертвой или героем, а чтобы выйти из круга мистификаций.

Право на историю и память нации — это, прежде всего, право на построение будущего, основанного на исторической честности, а не на лжи и манипуляциях. 

Узнать об этом больше поможет полная лекция Михаила Акунина и весь цикл лекций “Антология казахстанской идентичности” с разными спикерами  — рекомендуем посмотреть.