«Ты зачем вернулась? Чтобы в тюрьме сидеть?»
19.08.2020, 11:17
0МИСК
0МИСКПоделиться:
Интервью с активисткой Асией Тулесовой, проведшей в СИЗО (незаконные) 60 суток в ожидании суда.
На митинге 6 июня активистка Асия Тулесова сбила фуражку с полицейского. 8 июня на нее завели уголовное дело по двум статьям: оскорблении представителя власти (статья 378 УК РК) и применении насилия в отношении сотрудника полиции (статья 380 УК РК).
Спустя более чем 60 дней содержания под стражей – незаконного, как говорили правозащитники – Асия Тулесова вышла на свободу. Суд №2 Медеуского района Алматы признал Асию Тулесову виновной по статье 378 части 2 и статье 380 части 1 УК РК, и назначил 1 год и 6 месяцев ограничения свободы, штраф в размере 20 МРП, компенсации и пробационный контроль.
Молодежная информационная служба Казахстана поговорила с активисткой о содержании в СИЗО, реформе судебной системы и о том, что будет дальше.
Спустя более чем 60 дней содержания под стражей – незаконного, как говорили правозащитники – Асия Тулесова вышла на свободу. Суд №2 Медеуского района Алматы признал Асию Тулесову виновной по статье 378 части 2 и статье 380 части 1 УК РК, и назначил 1 год и 6 месяцев ограничения свободы, штраф в размере 20 МРП, компенсации и пробационный контроль.
Молодежная информационная служба Казахстана поговорила с активисткой о содержании в СИЗО, реформе судебной системы и о том, что будет дальше.
— Привет, Ася! Как вы себя сейчас чувствуете?
— Наконец-то дома. Чувствую себя хорошо. Потребовалось несколько дней, чтобы прийти в себя. Дни в следственном изоляторе похожи один на другой.
— Расскажите про условия содержания в СИЗО, как там проходит день? Как к вам относились сокамерницы, полицейские и другие сотрудники? Знали ли сокамерницы, какой у вас кейс?
— В следственный изолятор я попала после ИВС (изолятор временного содержания), находящийся в подвальном помещении департамента полиции (ДП) города Алматы на Масанчи. В ИВС было накурено, грязно и темно, солнечный свет туда никогда не попадает, лампочка светит даже ночью. Исходя из моего предыдущего негативного опыта пребывания в специальном приемнике для административно арестованных, в ИВС я расположилась на верхней полке нар, чтобы попадать в обзор видеокамеры. Моей соседкой по камере в ИВС, не знаю по совпадению или нет, была та же женщина – Ан(д)жела, которая сидела со мной в специальном приемнике год назад. Это меня насторожило.
Сотрудники относились ко мне ровно, в ночь повезли меня сдавать тест на COVID, к травматологу, гинекологу – пришлось сдавать кровь на беременность, к судмедэксперту поехали на следующий день.
Суд по мере пресечения на время следствия проходил в комнате с большим экраном, который не работал, поэтому сотруднику пришлось использовал свой собственный телефон для суда. Связь прерывалась, судью временами не было слышно... игнорируя доводы моего адвоката о том, что у суда нет никаких оснований назначать мне самую суровую меру пресечения в виде лишения свободы на время следствия, меня оставили в заключении.
В следственный изолятор (СИ) перевозили ночью. Молодая девушка, сотрудник полиции, меня проверяла с особым рвением, приказала раздеться догола и приседать двадцать раз вместо обычных трех. Почти каждый полицейский считал своим долгом спросить меня, зачем я «бью» полицейских. Уже в СИЗО меня сфотографировали, заполнили карточку, выдали матрас, одеяло, подушку и миску с кружкой и сопроводили в камеру с надписью «карантин».
В камере меня встретили с интересом, сразу начали со мной знакомиться и почему-то расспрашивать об Ан(д)желе, женщине, которая сидела со мной в ИВС. Я легла спать и наутро очень обрадовалась, что окна нашей камеры выходят на горы, камера светлая и курят только в туалете. Две мои сокамерницы находились в следственном изоляторе по обвинению в распространении наркотиков, а третья по обвинению в коррупции, хотя чуть позже выяснилось, что две самые ходовые статьи в следственном изоляторе – это мошенничество и воровство.
Находясь в карантине мы должны были «привыкнуть» к режиму следственного изолятора: подъем в шесть, уборка камер по графику дежурства, обязательное построение по линии при входе сотрудников следственного изолятора. Дежурный докладывает: «Я подследственная такая-то, дежурная в камере 225. Статья такая-то часть такая-то уголовного кодекса Республики Казахстан. Заявлений и жалоб не имеем. С режимом содержания согласны». Дни тянулись, мы читали, играли в scrabble (спасибо маме и тете), спать было запрещено. Приходили новые люди, и через полторы недели меня и еще одну девушку перевели в камеру 231.
Камера была рассчитана на четырех человек, она была гораздо меньше карантинной, но тоже чистой. В ней я и провела все оставшееся время. Первое время не хотела есть и сильно похудела, но потом все наладилось и мы всей камерой радовались передачкам от моих родных и друзей, играли в scrabble, учили друг друга казахскому, русскому и даже английскому, немного занимались йогой, ходили на прогулки и писали заявления начальнику учреждения, в суд и прокуратуру. Марат Турымбетов передал радио, и мы каждый день слушали стол заказов в ожидании весточки от родных и друзей, иногда приветы проскакивали и мы радовались этому всей камерой. Очень подбадривали еженедельные видеозвонки с мамой по 10 минут два раза в неделю и встречи- «пятиминутки» с адвокатами. По субботам приходил библиотекарь с большой сумкой книг в основном про криминал. Многие работники, библиотекари, повара и электрики – осужденные, отбывающие свой срок в ЛА-155-18.
О своем деле я особо никому не рассказывала, но информация все равно как-то распространялась, в коридорах другие заключенные называли меня «Митинг» – «Привет, Митинг!». Дежурные знали, что я училась в Сан-Франциско, и некоторые недоумевали, зачем я вернулась. «Ты зачем вернулась? Чтобы в тюрьме сидеть?» – спрашивала меня тате, которая развозила еду.
Сотрудники относились ко мне ровно, в ночь повезли меня сдавать тест на COVID, к травматологу, гинекологу – пришлось сдавать кровь на беременность, к судмедэксперту поехали на следующий день.
Суд по мере пресечения на время следствия проходил в комнате с большим экраном, который не работал, поэтому сотруднику пришлось использовал свой собственный телефон для суда. Связь прерывалась, судью временами не было слышно... игнорируя доводы моего адвоката о том, что у суда нет никаких оснований назначать мне самую суровую меру пресечения в виде лишения свободы на время следствия, меня оставили в заключении.
В следственный изолятор (СИ) перевозили ночью. Молодая девушка, сотрудник полиции, меня проверяла с особым рвением, приказала раздеться догола и приседать двадцать раз вместо обычных трех. Почти каждый полицейский считал своим долгом спросить меня, зачем я «бью» полицейских. Уже в СИЗО меня сфотографировали, заполнили карточку, выдали матрас, одеяло, подушку и миску с кружкой и сопроводили в камеру с надписью «карантин».
В камере меня встретили с интересом, сразу начали со мной знакомиться и почему-то расспрашивать об Ан(д)желе, женщине, которая сидела со мной в ИВС. Я легла спать и наутро очень обрадовалась, что окна нашей камеры выходят на горы, камера светлая и курят только в туалете. Две мои сокамерницы находились в следственном изоляторе по обвинению в распространении наркотиков, а третья по обвинению в коррупции, хотя чуть позже выяснилось, что две самые ходовые статьи в следственном изоляторе – это мошенничество и воровство.
Находясь в карантине мы должны были «привыкнуть» к режиму следственного изолятора: подъем в шесть, уборка камер по графику дежурства, обязательное построение по линии при входе сотрудников следственного изолятора. Дежурный докладывает: «Я подследственная такая-то, дежурная в камере 225. Статья такая-то часть такая-то уголовного кодекса Республики Казахстан. Заявлений и жалоб не имеем. С режимом содержания согласны». Дни тянулись, мы читали, играли в scrabble (спасибо маме и тете), спать было запрещено. Приходили новые люди, и через полторы недели меня и еще одну девушку перевели в камеру 231.
Камера была рассчитана на четырех человек, она была гораздо меньше карантинной, но тоже чистой. В ней я и провела все оставшееся время. Первое время не хотела есть и сильно похудела, но потом все наладилось и мы всей камерой радовались передачкам от моих родных и друзей, играли в scrabble, учили друг друга казахскому, русскому и даже английскому, немного занимались йогой, ходили на прогулки и писали заявления начальнику учреждения, в суд и прокуратуру. Марат Турымбетов передал радио, и мы каждый день слушали стол заказов в ожидании весточки от родных и друзей, иногда приветы проскакивали и мы радовались этому всей камерой. Очень подбадривали еженедельные видеозвонки с мамой по 10 минут два раза в неделю и встречи- «пятиминутки» с адвокатами. По субботам приходил библиотекарь с большой сумкой книг в основном про криминал. Многие работники, библиотекари, повара и электрики – осужденные, отбывающие свой срок в ЛА-155-18.
О своем деле я особо никому не рассказывала, но информация все равно как-то распространялась, в коридорах другие заключенные называли меня «Митинг» – «Привет, Митинг!». Дежурные знали, что я училась в Сан-Франциско, и некоторые недоумевали, зачем я вернулась. «Ты зачем вернулась? Чтобы в тюрьме сидеть?» – спрашивала меня тате, которая развозила еду.
— Изменилось ли ваше восприятие проблем заключенных после собственного пребывания в СИЗО?
— Пребывание в следственном изоляторе – очень важный опыт для меня. Сейчас я намного больше сопереживаю всем активистам, политическим заключенным, да и не только, которые находятся в местах лишения свободы месяцами, годами. Понимаю всю важность писем, встреч, передачек. За время моего пребывания в следственном изоляторе я несколько раз становилась
свидетелем слез заключенных женщин в ожидании встречи с родными. Ко
многим никто так и не приходит.
Оптимизм Макса Бокаева, который он излучает, звоня нам, его личная поддержка многих активистов, несмотря на скудность информации, приобрела в моих глазах особую ценность.
свидетелем слез заключенных женщин в ожидании встречи с родными. Ко
многим никто так и не приходит.
Оптимизм Макса Бокаева, который он излучает, звоня нам, его личная поддержка многих активистов, несмотря на скудность информации, приобрела в моих глазах особую ценность.
— Открыл ли для вас самой этот процесс что-то новое о судебной системе РК?
— Незадолго до моего задержания, мы запустили проект «Сотқа Шақыру», целью которого было привлечение общественного внимания к судебным процессам. Мой процесс стал хорошим примером того, как общественный интерес к судебному процессу может сделать его более открытым и адекватным – это было видно по изменившемуся ведению процесса судьей, который сам признал образовательную ценность этого процесса. Поэтому я безмерно благодарна всем тем, кто проявил к нему интерес, выразил свою поддержку; всем неравнодушным, местным и международным организациям, проекту ProtestKorpe, а также уполномоченной по правам человека в Казахстане Эльвире Азимовой. Такого процесса не было бы без высокого профессионализма моих адвокатов Джохара Утебекова, Алимжана Оралбая и Назерке Ризабековой, а также моей защитницы – Жанар Джандосовой.
Во время процесса меня поразило множество грубейших ошибок в моем досудебном расследовании и обвинительном акте, в которых хронология событий была нарушена, а показания потерпевших не соответствовали тому, что они говорили в суде. Меня также удивило недисциплинированное поведение потерпевших, являющихся лицом наших правоохранительных органов, лицом МВД, а также необъективность обвинительного акта, за который отвечали прокурор и прокуратура.
Во время процесса меня поразило множество грубейших ошибок в моем досудебном расследовании и обвинительном акте, в которых хронология событий была нарушена, а показания потерпевших не соответствовали тому, что они говорили в суде. Меня также удивило недисциплинированное поведение потерпевших, являющихся лицом наших правоохранительных органов, лицом МВД, а также необъективность обвинительного акта, за который отвечали прокурор и прокуратура.
— Как вы думаете, зачем надо было устраивать такой показательный абсурдный процесс против вас и Альнура Ильяшева? Что этот процесс дал самому государству – это же позор, что наша полиция настолько слабая, что страдает от сбитых фуражек?
— Я не знаю, но очень надеюсь, что процесс Альнура Ильяшева и мой стали поучительными не только для гражданского общества, но и для многих государственных структур – МВД, прокуратуры, судебной системы. Возможно, эти процессы планировались, как предостережение для всего гражданского общества с целью пресечь критику в отношении государства, но на деле эти процессы еще больше оголили его проблемные места.
— С момента убийства Дениса Тен жители требуют реформу МВД, а один из ваших адвокатов активно выступает за реформу судебной системы. Вы видели обе системы изнутри – расскажите, как вы думаете, какие реформы им необходимы?
— Прежде всего нам нужно добиться независимости нашей судебной системы от других ветвей власти. Судьи не могут назначаться президентом, это дискредитирует и ставит под сомнение независимость и объективность всего судебного аппарата. Порочную связку судебной системы и прокуратуры необходимо разорвать.
— Задумывались ли вы о том, чтобы завязать с общественной и активистской деятельностью? И чем займетесь дальше?
— Да, задумывалась. Мне нравится заниматься музыкой, путешествовать, ходить под парусом в океане, но активизм – это черта моего характера.
Планов много. Мне, конечно, хочется больше заниматься музыкой, найти любимого человека, воспитывать с ним детей, путешествовать, но иногда жизнь предоставляет другие заманчивые возможности. На сегодняшний момент жизнь у меня довольно интересная, и это главное.
Планов много. Мне, конечно, хочется больше заниматься музыкой, найти любимого человека, воспитывать с ним детей, путешествовать, но иногда жизнь предоставляет другие заманчивые возможности. На сегодняшний момент жизнь у меня довольно интересная, и это главное.
— Что вы хотели бы сказать молодому поколению активистов, для которых вы уже стали казахстанской Жанной Д'Арк?
— Меня когда-то очень тронули слова Майи Энджелоу: "Courage is the most important of all the virtues, because without courage you can't practice any other virtue consistently. You can practice any virtue erratically, but nothing consistently without courage." Так что я желаю всем смелости быть собой и проявлять свое я.
— Насколько мы знаем, вы будете подавать на апелляцию. Как гражданское общество и неравнодушные люди могут помочь в этом энергозатратном процессе?
— Да, мы будем подавать на апелляцию, будем продолжать отстаивать наше конституционное право на мирные собрания и свободу слова. Нам очень будет нужна ваша поддержка, даже в виде перепоста. Подписывайтесь на @protestkor.pe, нам нужны ваши идеи, чтобы вместе мы поняли, как будем действовать дальше.
